Мы, в силу некоторых причин, по Парижу дышим неровно. Теперь уже все там побывали, увидели Париж и Лувр и совсем не умерли.
Собственно чаю то в Париже толком выпить негде. Можно выстоять очередь и забраться к Эйфелю в гости. Можно, как Володя даже плюнуть на эту очередь:
Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу -
И то, что слышу, и то, что вижу, -
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку :
Когда состарюсь - издам книжонку.
Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны - как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколенья -
От них сплошные недоразуменья :
Они всё путают - и имя, и названья, -
И ты бы, Ваня, у них был - "Ванья".
А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны - как в русской бане лыжи!
Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь - и Пьер, и Жан.
И уже плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!
Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке :
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!
Владимир Высоцкий 1975, 1978
Но вот чаю то в Париже совсем не пьют!
Н. А. Лейкин
НАШИ ЗАГРАНИЦЕЙ. ЮМОРИСТИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ПОЕЗДКИ СУПРУГОВЪ Николая Ивановича и Глафиры Семеновны ИВАНОВЫХЪ, ВЪ ПАРИЖЪ И ОБРАТНО.
Ночь в гостинице была проведена Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной без приключений. Утром вышел маленький инцидент с чаем. Самовара в гостинице не оказалось, хотя о существовании «машин де рюсс», как называла его Глафира Семеновна по-французски, и знали. Напиться чаю супругам, однако, хотелось. Они потребовали чайник. Коридорный слуга, явившийся и сегодня на зов, как вчера в рваном замасленном пиджаке, стоптанных туфлях и в четырехугольном колпаке, сделанном из толстой писчей бумаги, принес вместо чайника жестяной кофейник. Обругав его по-русски дураком, Глафира Семеновна положила в жестяной кофейник своего чаю и просила налить кипятком, называя кипяток «ло шод». Слуга налил кофейник теплой водой. Явился чай совсем ненастоявшийся, который совсем и пить было нельзя. Даже чайные листочки не распустились. Слуга на этот раз был обозван по-русски, кроме дурака, и дубиной. Глафира Семеновна вылила при его глазах чай из кофейника в умывальник и, засыпав вновь сухого чаю, заглянула в лексикон и сказала слуге:
— А презан иль фо бульир, кюир… Заварить. Ло бульи… Неужто ну не компрене пае
— Bouillirе Ah, oui, madame, — отвечал слуга, глупо улыбаясь, удалился в кухню, долго пропадал и явился наконец с кипяченым чаем. Чай пахнул вениками, был горек, черен, как вакса, и его пить было невозможно.
— Ах, эфиопы, эфиопы! А еще высшей цивилизацией называются. У нас в самой глухой олонецкой деревушке знают, как чай заваривается, а здесь в столичном городе не знают, — воскликнул Николай Иванович и прибавил, обращаясь к жене: — Делать нечего. Придется их глупаго кофеищу с молоком похлебать столовыми ложками из суповых чашек. Заказывай, Глаша, кофею.
А вот как надо бы!
Не можем отказать себе в маленьком удовольствии процитировать эту историю дальше.
— Кафе о ле… Апорте пур де кафе о ле… — отдала приказ Глафира Семеновна, выливая при слуге в умывальник и вторую порцию чая и возвращая кофейник.
Слуга улыбнулся, покачал головой, что-то пробормотал по-французски и ушел. Явился кофе, молоко, белый хлеб, масло и суповыя чашки с столовыми ложками вместо чайных.
— Непременно надо спиртовую лампу и жестяной чайник для варки воды и заваривания чаю навести. Помилуйте, это дикие какие-то! Простого чая заваривать не умеют. То чуть тепленькой водицей зальют, то скипятят словно суп какой! — возмущалась Глафира Семеновна и, напившись с мужем кофе, принялась одеваться, чтобы ехать на выставку.
На этот раз она уже не надела ни шелковаго платья, как вчера, ни бархатнаго пальто, ни бриллиантов.
— Не стоит, не перед кем рядиться. Вчера на выставке, судя по нарядам, словно одне кухарки и горничныя были, — говорила Глафира Семеновна. — Да что горничныяе Наша Афимья вырядится в праздник да пойдет со двора, так куда наряднее вчерашних тряпичниц на выставке!
Облеклась она в простенькое серое шерстяное платье, в дорожный ватерпруф и в ту самую шляпку, в которой ехала в вагоне, и вышла с мужем на улицу. На этот раз супруги уже не были плохи и спросили внизу у хозяина печатный адрес их меблированных комнат, где остановились.
— Теперь уж не будем блуждать ночью по улицам, отыскивая свою гостиницу, — бормотала Глафира Семеновна, радуясь своей запасливости. — Случае, если где в незнакомых улицах запутаемся — сейчас извозчику карточку покажем: «Коше… вуаля куда… алле… вези»… — вот и вся недолга. А ты, милый мой, уж пожалуйста, не напивайся сегодня. А то вчера дорвался до винища и давай лакать.
— Да меня, Глаша, и вчера-бы не осатанило, ежели-бы я плотно пообедал, — отвечал Николай Иванович. — А это я вчера с голоду. Ну, какой у нас был обед! Суп — ложкой ударь, пузырь не вскочит, порции рыбы — в зажигательное стекло рассматривать, а бифштекс — раз в рот положить. Поесть-бы мне щец, да хороший кусок солонины с хреном, да поросенка с кашей, так я-бы был ни в одном глазе.
— Ну, не скажи! Ты ведь целый графин коньяку в театре выхлебал. С этого и после какого угодно сытнаго обеда всякий осатанеет.
— Все-таки мы уж сегодня где-нибудь в другом ресторане пообедаем, а не во вчерашнем.
— Ну, заплатим восемь четвертаков с носу вина, десять четвертаков, только-бы чтоб было пищи до отвалу. Узнаем, где самый лучший ресторан, войдем в него и так-таки гарсона и спросим: «Комбьян стоит манже до отвалу» Как по-французски называется «до отвалу»
— До отвалу — задумалась Глафира Семеновна и отвечала:- Не знаю… Ты все про такия слова меня спрашиваешь, про которыя нас не учили. Да что-ж тут! — прибавила она. — Мудрость-то не велика объяснить, чтобы поняли. Скажем, чтобы большой обед подали… «Грас дине… Вот, мол, „жюскиси“ — ну, и докажу на горюй. Чтоб, мол, быть сыту по горло.»
— Так уж ты, пожалуйста, объясни гарсону, как только мы будем обедать. «Гран дине»… Это отлично. А ежели уж придется опять не Дине, а порциями брать, то мы будем всего по две порции на каждаго требовать и много-много блюд назакажем. Вишь, здесь порции-то какия маленькия!
Через пять минут супруги наняли извозчика и ехали в экипаже на выставку.
— Как приедем на место — сейчас без дальних разговоров на Эйфелеву башню, — говорил Николай Иванович.
— Николя, я, право, боюсь… — отвечала Глафира Семеновна. — Смотри, сегодня какой ветер.
— Боишься, что нас сдунете Душечка, при нашей телесности? Да наконец, ведь там на башне и загородки есть.
— Все-таки, Николя, лучше другой раз. Ну, дай ты мне немножко попривыкнуть к выставке. Вот что: мы сегодня только около башни походим, а завтра…
— Нет, нет… Сегодня. Ты ведь дала мне слово.
— Слово я дала, но не на сегодня.
— Сегодня, сегодня. А то я назло тебе, ей-ей, в первом попавшемся ресторане лягушки наемся.
— Ну, хорошо, хорошо, но только сегодня до перваго этажа поднимемся, а не на вершину. Дай мне попривыкнуть-то. Сегодня поднимемся до перваго этажа, завтра до второго.
— Да что ты торгуешься-то! Залезешь на первый этаж, а увидишь, что никакой опасности, так на второй этаж и сама запросишься. Ведь больше миллиона, я думаю, народу на башне перебывало, однако никого не сдувало и ничего ни с кем не случилось. Как башня-то по-французские — спросил Николай Иванович.
— Ах, Боже мой! Про башню-то я и забыла в словаре посмотреть, как по-французски называется! — воскликнула Глафира Семеновна. Давеча я много французских слов из словаря на бумажку выписала, а про башню из ума вон!
— Экая ты какая! Ведь башня-то самый первый предмет на выставке и есть.
Разговаривая таким манером, супруги доехали до выставки, купили у мальчишек с рук билеты, рассчитались с извозчиком и вошли в помещение выставки.
— Ну, Господи благослови! Сейчас полезем в поднебесье, — сказал Николай Иванович, взял жену под руку и направился прямо к Эйфелевой башне.
— Я, Николай Иваныч, так за тебя все время держаться и буду, когда мы наверх подниматься станем. Коли ежели что — так уж вместе… - говорила Глафира Семеновна.
— Да уж ладно, ладно. Держись, сколько хочешь.
— Фу, как страшно! Уж и теперь руки и ноги дрожат.
— А ты твори молитву.
Супруги подошли ко входу в башню.
